Неточные совпадения
Вернувшись к столу, полковой командир опять
вышел с бокалом на крыльцо и провозгласил тост: «За здоровье нашего бывшего товарища и храброго
генерала князя Серпуховского.
Они, сказать правду, боятся нового генерал-губернатора, чтобы из-за тебя чего-нибудь не
вышло; а я насчет генерал-губернатора такого мнения, что если он подымет нос и заважничает, то с дворянством решительно ничего не сделает.
В 1835 году Николай Петрович
вышел из университета кандидатом, [Кандидат — лицо, сдавшее специальный «кандидатский экзамен» и защитившее специальную письменную работу по окончании университета, первая ученая степень, установленная в 1804 г.] и в том же году
генерал Кирсанов, уволенный в отставку за неудачный смотр, приехал в Петербург с женою на житье.
— Знаете, это все-таки — смешно!
Вышли на улицу, устроили драку под окнами генерал-губернатора и ушли, не предъявив никаких требований. Одиннадцать человек убито, тридцать два — ранено. Что же это? Где же наши партии? Где же политическое руководство массами, а?
— Какое следствие? Никакого следствия не будет!
Генерал было погрозил
выслать из города, да немец-то вступился, не хочет срамить Обломова.
Больше же всех была приятна Нехлюдову милая молодая чета дочери
генерала с ее мужем. Дочь эта была некрасивая, простодушная молодая женщина, вся поглощенная своими первыми двумя детьми; муж ее, за которого она после долгой борьбы с родителями
вышла по любви, либеральный кандидат московского университета, скромный и умный, служил и занимался статистикой, в особенности инородцами, которых он изучал, любил и старался спасти от вымирания.
Когда кончился монолог, театр затрещал от рукоплесканий. Mariette встала и, сдерживая шуршащую шелковую юбку,
вышла в заднюю часть ложи и познакомила мужа с Нехлюдовым.
Генерал не переставая улыбался глазами и, сказав, что он очень рад, спокойно и непроницаемо замолчал.
— Ну, так и квит, — смеясь, сказал
генерал. — Что ему, то и ей. Его по болезни оставить можно, — продолжал он, — и, разумеется, будет сделано всё, что возможно, для облегчения его участи; но она, хотя бы
вышла за него, не может остаться здесь…
Отец служил без удачи и без падений, в 40 лет
вышел в отставку
генерал — лейтенантом и поселился в одном из своих поместий, разбросанных по верховью Медведицы.
Генерал подошел к той двери, из которой должен был
выйти Бенкендорф, и замер в неподвижной вытяжке; я с большим любопытством рассматривал этот идеал унтер-офицера… ну, должно быть, солдат посек он на своем веку за шагистику; откуда берутся эти люди?
— Я вам,
генерал, скажу то, что сказал г. Сахтынскому, я не могу себе представить, чтобы меня
выслали только за то, что я повторил уличный слух, который, конечно, вы слышали прежде меня, а может, точно так же рассказывали, как я.
Когда-то Григорий Павлыч служил в Москве надворным судьею, но, достигнув чина статского советника (почти
генерал),
вышел в отставку.
Сыновья опять торговлей занялись и разжились пуще прежнего, а дочка за
генерала замуж
вышла.
Муж хозяйки дома, старый
генерал,
вышел было, взглянул, поклонился, но его никто даже не заметил, и он скрылся, осторожно притворив дверь.
Молодежь стала предметом особого внимания и надежд, и вот что покрывало таким свежим, блестящим лаком недавних юнкеров, гимназистов и студентов. Поручик в свеженьком мундире казался много интереснее полковника или
генерала, а студент юридического факультета интереснее готового прокурора. Те — люди, уже захваченные колесами старого механизма, а из этих могут еще
выйти Гоши или Дантоны. В туманах близкого, как казалось, будущего начинали роиться образы «нового человека», «передового человека», «героя».
Трудно сказать, что могло бы из этого
выйти, если бы Перетяткевичи успели выработать и предложить какой-нибудь определенный план: идти толпой к
генерал — губернатору, пустить камнями в окна исправницкого дома… Может быть, и ничего бы не случилось, и мы разбрелись бы по домам, унося в молодых душах ядовитое сознание бессилия и ненависти. И только, быть может, ночью забренчали бы стекла в
генерал — губернаторской комнате, давая повод к репрессиям против крамольной гимназии…
Так он вошел в дом, где остановился
генерал — губернатор. Минуты через три он
вышел оттуда в сопровождении помощника исправника, который почтительно забегал перед ним сбоку, держа в руке свою фуражку, и оба пошли к каталажке. Помощник исправника открыл дверь, и директор вошел к ученику. Вслед за тем прибежал гимназический врач в сопровождении Дитяткевича, и другой надзиратель провел заплаканную и испуганную сестру Савицкого…
[Г-н Каморский, тюремный инспектор при здешнем генерал-губернаторе, сказал мне: «Если в конце концов из 100 каторжных
выходит 15–20 порядочных, то этим мы обязаны не столько исправительным мерам, которые мы употребляем, сколько нашим русским судам, присылающим на каторгу так много хорошего, надежного элемента».]
Блаженной памяти твой батюшка из докторских рук не
выхаживал; а государыня матушка твоя, направляя тебя на свой благочестивый путь, нашла уже тебе женишка, заслуженного старика
генерала, и спешит тебя выдать замуж для того только, чтобы не сделать с тобой визита воспитательному дому.
Но я не поступаю в военную службу или
выхожу из нее и, отказываясь таким образом от военной формы и от надежды быть
генералом, считаю себя свободным от обязательства — прикладывать руку к козырьку при встрече со всяким офицером.
Под конец князь почти испугался и назначил
генералу свидание на завтра в этот же час. Тот
вышел с бодростью, чрезвычайно утешенный и почти успокоенный. Вечером, в седьмом часу, князь послал попросить к себе на минутку Лебедева.
— Гм. Я опасаюсь не того, видите ли. Доложить я обязан, и к вам
выйдет секретарь, окромя если вы… Вот то-то вот и есть, что окромя. Вы не по бедности просить к
генералу, осмелюсь, если можно узнать?
— Да и я, брат, слышал, — подхватил
генерал. — Тогда же, после серег, Настасья Филипповна весь анекдот пересказывала. Да ведь дело-то теперь уже другое. Тут, может быть, действительно миллион сидит и… страсть. Безобразная страсть, положим, но все-таки страстью пахнет, а ведь известно, на что эти господа способны, во всем хмелю!.. Гм!.. Не
вышло бы анекдота какого-нибудь! — заключил
генерал задумчиво.
Впоследствии, когда Варя уже
вышла замуж, Нина Александровна и Ганя переехали вместе с ней к Птицыну, в Измайловский полк; что же касается до
генерала Иволгина, то с ним почти в то же самое время случилось одно совсем непредвиденное обстоятельство: его посадили в долговое отделение.
По одной стороне коридора находились те три комнаты, которые назначались внаем, для «особенно рекомендованных» жильцов; кроме того, по той же стороне коридора, в самом конце его, у кухни, находилась четвертая комнатка, потеснее всех прочих, в которой помещался сам отставной
генерал Иволгин, отец семейства, и спал на широком диване, а ходить и
выходить из квартиры обязан был чрез кухню и по черной лестнице.
Наутро после вакхической песни и ссоры, когда князь, часов около одиннадцати,
выходил из дому, пред ним вдруг явился
генерал, чрезвычайно чем-то взволнованный, почти потрясенный.
— Князь, — резко и неподвижно обратилась к нему вдруг Настасья Филипповна, — вот здесь старые мои друзья,
генерал да Афанасий Иванович, меня всё замуж выдать хотят. Скажите мне, как вы думаете:
выходить мне замуж иль нет? Как скажете, так и сделаю.
Ах да, сказал бы я вам одну вещь; удивил меня давеча
генерал: Бурдовский разбудил меня в седьмом часу на дежурство, почти даже в шесть; я на минутку
вышел, встречаю вдруг
генерала и до того еще хмельного, что меня не узнал; стоит предо мной как столб; так и накинулся на меня, как очнулся: «Что, дескать, больной?
Тоцкий взял шляпу и приготовился встать, чтобы тихонько скрыться. Он и
генерал переглянулись, чтобы
выйти вместе.
Но Гаврила Ардалионович
вышел уже из комнат на террасу; за ним следовал Птицын. В ближайшей комнате заслышался шум и громкий голос
генерала Иволгина, как бы желавшего перекричать несколько голосов. Коля тотчас же побежал на шум.
— А я-то думал, что первая очередь
выйдет князю, а вторая —
генералу.
— То, стало быть, вставать и уходить? — приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на всю видимую затруднительность своих обстоятельств. — И вот, ей-богу же,
генерал, хоть я ровно ничего не знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще как здесь люди живут, но так я и думал, что у нас непременно именно это и
выйдет, как теперь
вышло. Что ж, может быть, оно так и надо… Да и тогда мне тоже на письмо не ответили… Ну, прощайте и извините, что обеспокоил.
— Вот видите, — снисходительно одобрил
генерал, — случай со мной, конечно,
выходит из обыкновенных, но не заключает в себе и ничего необычайного.
— Вот что, князь, — сказал
генерал с веселою улыбкой, — если вы в самом деле такой, каким кажетесь, то с вами, пожалуй, и приятно будет познакомиться; только видите, я человек занятой, и вот тотчас же опять сяду кой-что просмотреть и подписать, а потом отправлюсь к его сиятельству, а потом на службу, так и
выходит, что я хоть и рад людям… хорошим, то есть… но… Впрочем, я так убежден, что вы превосходно воспитаны, что… А сколько вам лет, князь?
— Сейчас, сейчас, — бормотал
генерал,
выходя из комнаты. — И несмотря ни на какие справки, — слышалось еще в коридоре.
Когда у Аглаи сорвалось невзначай за обедом, что maman сердится, потому что князь не едет, на что
генерал тотчас же заметил, что «ведь он в этом не виноват», — Лизавета Прокофьевна встала и во гневе
вышла из-за стола.
— Нет,
генерал! Я теперь и сама княгиня, слышали, — князь меня в обиду не даст! Афанасий Иванович, поздравьте вы-то меня; я теперь с вашею женой везде рядом сяду; как вы думаете, выгодно такого мужа иметь? Полтора миллиона, да еще князь, да еще, говорят, идиот в придачу, чего лучше? Только теперь и начнется настоящая жизнь! Опоздал, Рогожин! Убирай свою пачку, я за князя замуж
выхожу и сама богаче тебя!
Кое-как отвертелся
генерал от истории, но карьера его лопнула: ему посоветовали
выйти в отставку.
Приезд генерал-губернатора всех занимает, разумеется в совершенно другом отношении, нежели меня. Я хочу только повидаться с ним и переговорить насчет некоторых из наших. Может быть, из этого что-нибудь и
выйдет. С такою целью я по крайней мере хочу его видеть.
Здесь вдова-камергерша Мерева, ее внучка, которой Помада когда-то читал чистописание и которая нынче уже
выходит замуж за
генерала; внук камергерши, в гусарском мундире, с золотушным шрамом, выходящим на щеку из-под левой челюсти; Алексей Павлович Зарницын в вицмундире и с крестом за введение мирового положения о крестьянах, и, наконец, брат Евгении Петровны, Ипполит Петрович Гловацкий, которого некогда с такими усилиями старались отратовать от тяжелой ответственности, грозившей ему по университетскому делу.
— Ну, ступайте, приду! — И вскоре за тем
вышла, с сильно растрепанной головой. Она была довольно молода и недурна собой. — Ну, что вам еще надо? — спросила она
генерала.
Генерал на цыпочках прошел в следующую комнату и, как слышно, просил Эмму Николаевну
выйти в залу. Та, наконец, проговорила...
Через несколько минут маленький, толстенький
генерал, в летнем полотняном сюртуке, явился в сад; но, увидев Вихрова и вспомнив при этом, что
вышел без галстука, стал перед ним чрезвычайно извиняться.
Вихров,
выйдя от него, отправился к Мари.
Генерала, к великому своему удовольствию он не застал дома: тот отправился в Английский клуб обедать, и, таким образом, он с Мари все послеобеда пробеседовал с глазу на глаз.
Все, что он на этот раз встретил у Еспера Иваныча, явилось ему далеко не в прежнем привлекательном виде: эта княгиня, чуть живая, едущая на вечер к генерал-губернатору, Еспер Иваныч, забавляющийся игрушками, Анна Гавриловна, почему-то начавшая вдруг говорить о нравственности, и наконец эта дрянная Мари, думавшая
выйти замуж за другого и в то же время, как справедливо говорит Фатеева, кокетничавшая с ним.
В двенадцать часов
генерал действительно
вышел и, увидев Вихрова, как будто усмехнулся, — но не в приветствие ему, а скорее как бы в насмешку. Вихров почти дрожащими руками подал ему дело о бегунах.
Но молодой
генерал уже окончательно
вышел из себя и не дал ему окончить.
— Вы! — продолжал между тем молодой
генерал, расхаживая тревожными шагами взад и вперед по кабинету, — вы! вам нужна какая-нибудь тарелка щей, да еще чтоб трубка «Жукова» не
выходила у вас из зубов… вы! Посмотрите, как у вас везде нагажено, насрамлено пеплом этого поганого табачища… какая подлая вонь!
Все-то она устроила: Сенечку в
генералы вывела, Митеньку на хорошую дорогу поставила, Феденька — давно ли из корпуса
вышел, а уж тоже штабс-ротмистр, Пашенька выдана замуж за хорошего человека, один только Петенька…"
Однажды из-за этого обстоятельства даже чуть не
вышло между ними серьезное столкновение.
Генерал не вытерпел и, следуя традициям старинной русской шутливости, послал отцу Алексею копытной мази. Отец Алексей обиделся…